Автор: Андрей Касс
Это происходит каждый день. Вот уже много лет к ряду. День за днем, утром нам на почту приходит одно и то же сообщение. Состоит оно всего лишь из трех коротких предложений:
«привет света это ева! как твои дела? добавь меня в друзья!»
Именно так: без больших букв, но со знаками препинания. Воистину говорят, что врожденную грамотность ничем из памяти не выжечь. А может, и помогает кто.
Света – это моя жена. И она не хочет добавлять в друзья Еву.
Ева – это старшая сестра её тетушки. Ей немного за пятьдесят, когда-то это была словоохотливая и неглупая женщина, способная поддержать беседу в любой компании. Знавшая много об истории и географии, имевшая собственный взгляд на политику, немного ехидная, но с прекрасным чувством юмора. Такой запомнил ее и я, когда несколько лет назад мы с женой гостили у них, в Москве.
С той поры многое изменилось. Не сразу, далеко не сразу я услышал это странное нерусское слово: «деменция». А уж тем более старческая. Да старой Еву и сейчас язык не поворачивается назвать.
Я не стремился и не стремлюсь познать все детали и тонкости этого заболевания – внутренние процессы заботят меня мало. Гораздо сильнее страх и желание спрятаться, скрыться, забыть. Забыть все то, что я знал об этом человеке прежде. Чтобы не было так горько, глядя на Еву сейчас.
В моей памяти огненным тавро запечатлелся один момент. Совсем недавний. Погостив у тетушки два дня, жена приехала домой и, посмотрев на меня уставшими, посеревшими глазами, тихо попросила:
– Слушай, если со мной что-то подобное случится – позаботься, чтобы я не мучилась, – и я понял, что это была не просьба устроить её в пансионат.
Это – просьба гораздо более сокровенная и жуткая. От которой становится не по себе, которая тяготит, но за которую я не могу упрекнуть свою жену.
И страх, первобытный ужас от того, как холодно, внятно и осознанно была произнесена эта просьба. Не на эмоциях Света просила, а все очень хорошо обдумав.
После такого мне совершенно не хочется ничего узнавать. Я не хочу ничего понимать. Я лишь знаю, что так быть не должно.
Когда это только началось, поначалу Еве завели кошку – чтобы не было скучно. В деменции или не в деменции, но животных она любила всегда. Тончайший лучик света проскальзывает из ее глаз и сегодня. Она – добрая, правда добрая женщина. И ей мало было одной кошки. Тогда завели еще одну. И еще одну. Вскоре дом ее превратился в питомник, с соответствующим бардаком и сопутствующим запахом.
Она не успевала ухаживать за всеми, хотя искренне этого хотела. Ну как ты в этом ее обвинишь? С таким же успехом можно обвинить ребенка, что он хочет разделить апельсин на тридцать частей. Чтобы всем хватило.
И начинаешь утешать себя: «Что, это разве болезнь? А здоровые люди кошек не заводят? Не заводят самонадеянно, целыми выводками, а потом не запускают это дело?» Ведь это не деменция!
Поначалу кажется, что это, на самом деле – вполне нормальная, человеческая история. С которой под силу справиться одному человеку.
Но потом Еву увозят в больницу, в какую-то дорогую клинику. Ходила, ходила по дому, а потом с криками упала на пол и схватилась за печень…
За печень?! Она в жизни не пила спиртного! Откуда?
Там, после обследования, у нее в печени находят паразитов, каких-то червей. Причем редких, которых просто так не подхватить. Человека лечат от паразитов, тратятся на лекарства, и все это время ломают голову: откуда? Откуда?
Чтобы потом, в беглом разговоре, врач на обходе узнал: Ева поцеловала взасос бродячую собаку.
И ведь опять: не обвинить человека в этом. От большой любви поцеловала, а не в безумном припадке. Совершенно серьезно, в душевном порыве.
Глядя на нее со стороны, и не скажешь, что она больна.
Одета ухоженно – ведь хорошо одели.
Причесана аккуратно – ведь причесали, не поленились.
Говорит довольно четко – иной человек спросонок больше похож на больного, чем она.
Но потом она постепенно осунулась, сгорбилась… Затем нам сказали, что она забывает имена, фамилии, даты, не узнает людей, начинает вспоминать то, чего не было. И снова где-то змеиным шипением проскальзывает:
– Деменция…
Раз за разом слышишь ее имя со стороны, и сам произносишь: Ева, Ева, Ева. Имя-то какое! Первая же женщина во всем свете, в которой, казалось бы, должно быть собрано все самое чистое и светлое. Ева – это и есть сама жизнь. Но не такая. Не эта.
Глядя на нее, хочется думать о чем-то большем. Невольно начнешь задумываться. Ведь это не болезнь – а знамение. Знак.
Думаешь, например, а когда больной лежит на операционном столе, кто больше мучается: врач, под чьими руками умирает его пациент или родственник, беспомощно наблюдающий за этим?
Ведь у врача, у непосредственного участника, есть дело, жест, алгоритм, которым он пытается спасти. Есть план. Хоть бы даже он и не приведет к результату. Но он верит, пока руки его не остановились и не последний зажим не лег в лоток!
А что остается безмолвному наблюдателю? Особенно, если он знает – как оно было «до»?
А безмолвный наблюдатель знает, что младшая сестра сторонится Евы. Стесняется ее.
Безмолвный наблюдатель знает, что у младшей сестры богатый жених, и обуза в лице Евы ей ни к чему. На людях она демонстративно делает вид, что она – чужая.
Безмолвный наблюдатель знает, что родственники ее практически скрывают. Скрывают ото всех: от своих, от чужих, от соседей, от коллег, от близких. В лучших традициях Александра Дюма с его Железной маской. И одинокой Еве только и остается, что писать бесконечные письма в никуда. Свете. Ответа она все равно не получает.
Безмолвный наблюдатель знает, что в тот раз, когда жена вернулась домой со своей страшной просьбой, ей сделали в Москве предложение. Предложение следующее:
– Света, а возьмите Еву под опеку? Все равно ей долго не протянуть. Если будете сиделками для нее – вам отпишут ее квартиру.
Потрясающую квартиру в центре Москвы.
Безмолвному наблюдателю обидно. Уже не до слез, а до немого ужаса, обидно, что человек вдруг в одночасье становится придатком. И сам превращается в приданое. В нежелательного наследника, в побочное дитя, в бастарда.
И бессильному наблюдателю не за что упрекнуть всех этих людей. Потому что по-человечески всех их понять можно.
Когда живешь подобным каждый день, это не так заметно. Когда на месте Евы – твоя мать, отец, сестра, это не так заметно. А вот со стороны очень хорошо видно, как с каждым днем все больше тухнут и выцветают глаза у родственников. Как становится безразличным врач. Как забывают близкие. Не со зла забывают, а потому что смирились.
Потому что всякий самоотверженный родственник бежит наперегонки с судьбой: кто быстрее кончится? Опекун или сам опекаемый? И нет таких искренних слов, которыми можно было бы упрекнуть отказавшегося, отчаявшегося, уставшего надеяться. Нет таких слов. Все окажутся фальшивыми. Годы наблюдений научили меня, что лучшие слова здесь – это их отсутствие.
Мир полон самоотверженными людьми. Их гораздо больше, чем кажется. Но, чем больше их, тем больнее – ведь жалко каждого. Каждого, кто добровольно обрекает себя на это тягучее, режущее ножом, ожидание. И, волей-неволей, понимаешь всех ученых, литераторов, художников, да и всякого, кто тайком просит своих близких: «случись такое – прекратите мучения».
Безумству этих храбрецов пою я славу. Но не могу понять. Уважаю и не понимаю. Пока смотрю издалека: это смотрится как подвиг. Но как посмотришь вблизи, по-настоящему попробуешь примерить на себя: тут вся радужная, героическая патетика исчезает. Я не пойму, никогда не пойму тех, кто накрывает собой гранаты на полигонах и вбегает в обрушающиеся от огня дома. Наверное, я трус.
Поток уже сотню раз передуманных мыслей уходит на новый круг. И снова задаешь себе и окружающим все те же вопросы. Какой-то день сурка.
Как же некстати вспоминается всякий раз цитата Чехова, так набившая оскомину в 11 классе:
«Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других».
Потому что это происходит каждый день. Вот уже много лет к ряду. День за днем, утром нам на почту приходит одно и то же сообщение. Состоит оно всего лишь из трех коротких предложений:
«привет света это ева! как твои дела? добавь меня в друзья!»
Именно так: без больших букв, но со знаками препинания. Воистину говорят, что врожденную грамотность ничем из памяти не выжечь.
А может, и помогает кто…
