Автор: Валентина Чигарева
Расскажи о деменции… Лучше бы, конечно, о ней не рассказывать. И не слышать. И не знать, что такое случается с людьми. И не видеть никогда, как близкий тебе человек постепенно теряет свой человеческий облик. И не думать, что болезнь эта наследственна, высчитывая, хватит ли тебе времени родить и вырастить своего ребенка, пока твой мозг не начнет разрушаться.
Четыре года назад я переехала в Турцию, оставив всех своих родственников вполне себе в добром здравии. Я ходила на курсы, изучала турецкий язык, потом начала работать и находилась в состоянии перманентного если не счастья, то, по крайней мере, довольства жизнью. Со всеми своими я регулярно созванивалась и слова своей сестры, что мама «гонит», я поначалу не принимала во внимание. Да, она иногда путалась в словах, иногда забывала, что хотела сказать, но, в конце концов, не молоденькая уже, для 68 лет вполне нормально.
Спустя примерно год мама все чаще стала говорить, что она «стала совсем дурочкой и ничего не соображает». Но я и тогда не обращала внимание и продолжала считать, что ничего страшного не происходит, пока однажды сестра мне не позвонила и не сказала, что они не могут маму найти. Через пару дней выяснилось, что она лежит в психоневрологическом диспансере, у нее деменция и забрать ее оттуда могут только родственники.
Сестра, которая жила в соседнем с мамой доме, сказала мне: «Приезжай, я этим заниматься не собираюсь». Не знаю, имеет ли это значение, но я в тот момент находилась за 9000 км, начинался новый туристический сезон, и я активно искала работу. Уже приехав домой, я узнала, что у сестры был разговор с заведующим ПНД, и он предложил ей вариант признать маму недееспособной и оставить в диспансере на постоянное проживание.
- Давай ее оставим, - сестра, кажется, уже давно приняла решение, но, видимо, ее несколько беспокоили могущие в дальнейшем пойти разговоры о том, что она сдала мать в психушку, и она для этой цели решила вытащить меня из Турции.
Я была в полной прострации и боялась, что ситуация реально может быть настолько критической, что ее нельзя будет выпустить из больницы. Сестра между тем нагнетала обстановку, рассказывая, что мама, по словам врача, себя не контролирует, что она может быть опасна и для себя, и для окружающих, что вчера у нее была беседа с психологом и на вопрос, есть ли у нее дети, она ответила: «Была дочь Валя, но она умерла». Не знаю, лучше бы она меня, как сестру, совсем не вспомнила…
бы она меня, как сестру, совсем не вспомнила…
В итоге я ее забрала. Первые дни находилась при ней неотлучно, потом поняла, что в быту она в принципе вполне самостоятельна, и стала приезжать реже. Мне казалось, что она притворяется. Я не понимала, ну как человек, который еще полтора месяца назад вполне адекватно разговаривал со мной по телефону, теперь не знает, как открывается дверь, как надеваются брюки, не может сам достать таблетки из коробки. Я злилась на нее, когда она меня по десять раз просила набрать номер телефона или в двадцатый раз прочитать инструкцию к лекарствам. А приехав домой, я злилась на себя за то, что опять не смогла сдержаться.
Она полюбила больницу, потому что в больницу я ходила вместе с ней. Ее не пугали многочасовые очереди и болезненные процедуры, ведь в это время я была рядом и она чувствовала, что о ней заботятся. Она постоянно придумывала себе новые болезни, когда видела мое желание уйти, а это был надежный способ привязать меня к себе, хотя бы на какое-то время.
Однажды я привезла ей котенка. Я прочитала, что общение с домашними животными оказывает благотворное влияние на больных деменцией, мне казалось, что так будет лучше, что она не будет чувствовать себя одинокой, но она выгнала меня вместе с котенком.
Отношения с сестрой за это время стали еще хуже. Ее раздражало, что мама приходила к ней домой, ходила, не снимая обуви, по квартире, когда ела, оставляла после себя крошки на столе. И вообще, ее в принципе раздражало, что мама у нее ела. Один раз она сказала мне: «Я не зарабатываю столько, чтобы кормить ее каждый день». Что тут скажешь? Я просто надеюсь, что и от своей дочери она однажды услышит такие слова.
Восемь месяцев я провела дома, оформила маме инвалидность, нашла сиделку, договорилась с сестрой, что она тоже будет периодически присматривать за ней и больше не будет пытаться оформить ее в ПНД. Работу у себя я так и не нашла, поэтому с началом нового сезона снова уехала в Турцию.
Прошел еще примерно год, я продолжала звонить маме, хотя уже совсем не понимала, что она говорит. Потом она перестала реагировать на телефон, а я перестала покупать пакеты разговоров для звонков за границу и удалила контакт «мама» в своем телефоне.
И я не знаю, что мне делать. Муж не против, чтобы я привезла ее сюда. Но он не представляет ее состояние, для него деменция, Альцгеймер – это просто забывчивость. А я не могу ему рассказать, что она не спит по ночам, не выключает свет и воду и уже не раз топила соседей, что она выбрасывает вещи с балкона и забыла, как одеваться. Она не ест еду, которую ей приносят, но пристает к прохожим на улице, рассказывая, что голодная. Она не моется и не всегда пользуется унитазом, чтоб сходить в туалет.
Допустим, я все равно решу забрать ее к себе, но могу ли я привезти больного человека в чужую страну, где у нее не будет даже медицинской страховки? Случись что, и у меня нет возможности ни вызвать скорую, ни показать ее врачу. Сложнее и тяжелее выбора у меня, честно, еще не было в жизни.
Расскажи о деменции… Нет, не могу больше. Не могу больше думать о ней, потому что каждый раз представляю ее состояние, ее страх на протяжении нескольких лет, когда ты видишь, что разум с каждым днем покидает тебя, когда ты боишься, что однажды не найдешь дорогу домой или не узнаешь своих родных. Я представляю эту панику, когда ты пытаешься что-то прочитать, но уже не узнаешь буквы, и не можешь написать имена близких тебе людей; и эту злость, когда не помнишь, как делается то, что тебе легко давалось еще вчера; и страх, что окружающие поймут, в каком ты состоянии; и нежелание видеть прежних друзей, чтобы никто не догадался; и боль, и разочарование, что жизнь заканчивается именно так…
