Теперь я знаю: их пространство и время осыпаются медленно. По песчинке съедает река забвения обрывистый берег памяти. Как будто ничего не происходит.
Они окликают внука именем сына, теряют очки у себя на носу, поливают трижды за день одну и ту же фиалку, звонят давно умершей родственнице, чтобы поздравить с Восьмым марта, путают ботинок с домашним животным, соседа – с внуком, внука не узнают, выходят за хлебом и пропадают на целый день, потом не могут вспомнить, где были, продолжают лить воду в горшок с давно сгнившей фиалкой, никого не узнают, кричат на близких…
Мелочи? Маленькие странности?
Светлые выцветшие глаза, приоткрытые по-детски рты, неровные от времени лица…
Сколько похожих лиц висит на доске объявлений у подъезда? «Утром ушла в магазин и не вернулась». «Был одет в синюю ветровку». «Если вы видели её, позвоните». «Не пришёл домой после прогулки с собакой». «Он плохо ходит без костылей». «Её ждут внуки».
Девяносто лет, семьдесят девять лет, восемьдесят четыре года.
Совершеннолетних начинают искать спустя трое суток с момента обращения в полицию. Однако человек исчезает гораздо раньше – тогда, когда родственники перестают его считать человеком, когда начинают обращаться с ним как с больным, как с организмом, как с телом, игнорируя все потребности, кроме физических.
Не потерять, не утратить контакт, пока человек ещё не вышел из дома навсегда, заметить «мелочи», улики, говорящие о потери памяти. Трое суток? Поздно.
На условные «трое суток» можно разделить развитие деменции. «Сутки» могут длиться и неделю, и несколько месяцев. Чем раньше вы поймётё, что происходит с близким человеком, тем короче окажется расстояние, разделяющее вас.
Через пять минут деда возвращается с кухни с той же разломанной горбушкой. – Хлеб – всему голова! Оля, возьми! – Протягивает мне, а в глазах почему-то слёзы стоят.
Крошками усеян пол.
Руки у деды трясутся. Много чертил. Перенапрягался. Работал инженером.
Снова приносит хлеб. – Поля, ну возьми! Полина! – Я привыкла откликаться. Деда вырос в большой семье. Путать имена – привычное дело. Беру горбушку и кладу рядом с собой. Деда в растерянности смотрит на свои руки и шлёпает на кухню за новым куском.
Беспамятство похоже на чёрный хлеб – рыхлое, тёмное, запечатывающее рот. Спектакль одного актёра. «У меня всё в порядке». Спектакль, в который хочется верить.
– Характеризуется снижением познавательной деятельности… – Пуговица отправляется в рот. – …с утратой в той или иной степени… – Деда морщится, с удивлением рассматривает врача: кто это? – …ранее усвоенных знаний… – Выплёвывает пуговицу на пол. Рубашка расходится на груди. – …и практических навыков и затруднением или невозможностью приобретения новых. – Доктор заканчивает длинную фразу, вызубренную ещё в университете, и обращается ко мне: – Ольга, верно? – Я киваю, а деда вздрагивает, испугавшись слишком резкого движения.
– Ольга, купите больному сканворды. Или судоку. – Устав изъясняться на человеческом, он продолжает на врачебном: рассказывает что-то про тельца Леви, угрозу апраксии… Старшую дедушкину сестру зовут Апраксией, к чему-то вспоминаю я. Очень красивые термины, геометричные, как теорема Менелая или диаграмма Вена, ускользающая старческая вена, нить разговора, которой нет, чертежи, прогнозы – деда был инженером, мог рассчитать осадку корабля с точностью до миллиметра, ну какие сканворды? Смешно.
Завтра деду можно будет забрать домой. Я допоздна приклеиваю на картон портреты его двенадцати сестёр с подписями тридцатым кеглем: «Евдокия», «Апраксия», «Устиния»… А рядом моя фотография. Даже две. На первой я с бантами и букетом гладиолусов иду в школу, а на второй – выхожу замуж. Надпись над обоими снимками одна – «Оля».
Мы с дедой садимся в автобус и едем домой. В автобусе ему страшно. Мелькают фонари за окном. Тени проползают по дедушкиным коленям, вытягиваются на них, пугают, извиваются.
Дома светло. На кухне чёрный хлеб. «Помогает для здоровья».
Кресло-качалка. Торшер. Но берег памяти обрушивается. У деды странное перекошенное лицо. Молчит. Улыбается. Смотрит растерянно на фотографии. Оля. Простое имя. Деда, ты его сам придумал. Вспомни, пожалуйста.
Даже вещи против своего владельца. «Старикам свойственна боязнь нового». Новым становится всё. Мобильник с увеличенными кнопками вызывает агрессию и страх. Незнакомая одежда завязывается узлом, бесконечные рукава не слушаются дедушку. Новые родственники тоже не слушаются. Новая внучка Оля приносит какие-то фотографии с подписями.
Теперь мы разговариваем подолгу. Деда выучил два слова: «угу» и «не-а». Иногда читает из альбома: «Оля». Приносит хлеб.
– Хлеб – всему голова! – Говорю я и беру горбушку бережно.
– Угу! – Довольно соглашается деда. И рассказывает ещё, ещё. Я делаю вид, что мне понятно. Я внимательно слушаю.
В конечном итоге, деменция характеризуется полной потерей смысла. Больной деменцией может поесть, одеться, сходить на рынок. Например, сходить на рынок: открыть дверь, выйти из дома, подойти к прилавкам, постоять, развернуться, уйти. Последовательность элементарных действий не приводит к результату. Основная потребность человека быть результативным, нужным, полезным остаётся нереализованной, когда от его общества и советов отмахиваются.
Как не потерять человека до того, как он утратит привычное ему время и пространство, память, речь? Поговорить. Выслушать. Поблагодарить за совет. Улыбнуться.
Теперь я знаю.
Теперь вы знаете.
